Неточные совпадения
«Как недогадлива ты, няня!» —
«Сердечный друг, уж я стара,
Стара; тупеет
разум, Таня;
А то, бывало, я востра,
Бывало, слово барской воли…» —
«Ах, няня, няня! до того ли?
Что нужды мне в твоем уме?
Ты
видишь, дело о письме
К Онегину». — «Ну, дело, дело.
Не гневайся, душа моя,
Ты знаешь, непонятна я…
Да что ж ты снова побледнела?» —
«Так, няня, право, ничего.
Пошли же внука своего...
— Да, так
видите, панове, что войны не можно начать. Рыцарская честь не велит. А по своему бедному
разуму вот что я думаю: пустить с челнами одних молодых, пусть немного пошарпают берега Натолии. [Натолия — Анаталия — черноморское побережье Турции.] Как думаете, панове?
— Прелестный человек был Глеб Иванович! Я его
видела, когда он уже совсем духовно истлевал, а супруг мой близко знал его, выпивали вместе, он ему рассказы свои присылал, потом они разошлись в
разуме.
— Молчун схватил. Павла, — помнишь? — горничная, которая обокрала нас и бесследно исчезла? Она рассказывала мне, что есть такое существо — Молчун. Я понимаю — я почти
вижу его — облаком, туманом. Он обнимет, проникнет в человека и опустошит его. Это — холодок такой. В нем исчезает все, все мысли, слова, память,
разум — все! Остается в человеке только одно — страх перед собою. Ты понимаешь?
А
вижу, что людей, лишенных
разума вследствие уныния, — все больше.
Видя, что Макаров слушает внимательно, Клим говорил минут десять. Он вспомнил мрачные жалобы Нехаевой и не забыл повторить изречение Туробоева о павлиньем хвосте
разума. Он мог бы сказать и еще не мало, но Макаров пробормотал...
Он
видел, что в этой комнате, скудно освещенной опаловым шаром, пародией на луну, есть люди, чей
разум противоречит чувству, но эти люди все же расколоты не так, как он, человек, чувство и
разум которого мучает какая-то непонятная третья сила, заставляя его жить не так, как он хочет.
Матрена. Все сокрушаешься об нем, об его малом
разуме, вот и
видишь.
Критика Канта разрывает с такого рода объективизмом и
видит истину в соответствии
разума с самим собой, она определяется отношением к законам
разума и согласованием мыслей между собой.
Лишь слегка прикоснувшись к поверхности европейского знания, можно так упрощенно поклоняться
разуму и науке и в них
видеть панацею от всех зол.
— Ну, полно, полно, балагур. Вишь, барина мы с тобой беспокоим. Женю, небось… А ты, батюшка, не гневись: дитятко,
видишь, малое,
разуму не успело набраться.
— Это, конечно, заблуждение
разума, — сказал отец и прибавил убежденно и несколько торжественно: — Бог, дети, есть, и он все
видит… все. И тяжко наказывает за грехи…
— Так, так, сынок… Худому учитесь, а доброго не
видите. Ну, да это ваше дело… да. Не маленькие и свой
разум должны иметь.
Мы
увидим, что тут было противоречие у Толстого, ибо религию свою он хотел основать на
разуме.
Отвергнув индивидуалистический эмпиризм и старый рационализм, который
видел в механизме познания копировальную машину, Лосский должен неизбежно прийти к утверждению универсальной чувственности и универсального
Разума.
И те же рационалисты не
видят рационализма и интеллектуализма в ограничениях веры
разумом и наукой, в отдании всего объективного и реального во власть малого
разума.
Субъект и объект остаются разорванными и для волюнтаризма, и для иррационализма, так как они не
видят третьего начала, общего для субъекта и объекта, — большого
разума, Логоса.
Наоборот, мы исходим из бытия универсального,
видим в мышлении функцию мирового духа, сверхиндивидуального
разума.
Доведя постепенно любезное отечество наше до цветущего состояния, в котором оное ныне находится;
видя науки, художества и рукоделия, возведенные до высочайшия совершенства степени, до коей человеку достигнути дозволяется;
видя в областях наших, что
разум человеческий, вольно распростирая свое крылие, беспрепятственно и незаблужденно возносится везде к величию и надежным ныне стал стражею общественных законоположений.
Но мать не может привыкнуть
видеть свое дитя лишенным
разума.
Павел, все это время ходивший по коридору и повторявший умственно и, если можно так выразиться, нравственно свою роль, вдруг услышал плач в женской уборной. Он вошел туда и
увидел, что на диване сидел, развалясь, полураздетый из женского костюма
Разумов, а на креслах маленький Шишмарев, совсем еще не одетый для Маруси. Последний заливался горькими слезами.
— Правы те, которые говорят — мы должны все знать. Нам нужно зажечь себя самих светом
разума, чтобы темные люди
видели нас, нам нужно на все ответить честно и верно. Нужно знать всю правду, всю ложь…
Пришел и я, ваше благородие, домой, а там отец с матерью ругаются: работать, вишь, совсем дома некому; пошли тут брань да попреки разные… Сам
вижу, что за дело бранят, а перенести на себе не могу; окроме злости да досады, ничего себе в
разум не возьму; так-то тошно стало, что взял бы, кажется, всех за одним разом зарубил, да и на себя, пожалуй, руку наложить, так в ту же пору.
—
Видел. Года два назад масло у них покупал, так всего туточка насмотрелся. На моих глазах это было: облютела она на эту самую на Оринушку… Ну, точно, баба, она ни в какую работу не подходящая, по той причине, что убогая — раз, да и
разумом бог изобидел — два, а все же християнский живот, не скотина же… Так она таскала-таскала ее за косы, инно жалость меня взяла.
— Не шутили! В Америке я лежал три месяца на соломе, рядом с одним… несчастным, и узнал от него, что в то же самое время, когда вы насаждали в моем сердце бога и родину, — в то же самое время, даже, может быть, в те же самые дни, вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка, Кириллова, ядом… Вы утверждали в нем ложь и клевету и довели
разум его до исступления… Подите взгляните на него теперь, это ваше создание… Впрочем, вы
видели.
— Да, — продолжал спокойно Иоанн, — боярин подлинно стар, но
разум его молод не по летам. Больно он любит шутить. Я тоже люблю шутить и в свободное от дела и молитвы время я не прочь от веселья. Но с того дня, как умер шут мой Ногтев, некому потешать меня. Дружине, я
вижу, это ремесло по сердцу; я же обещал не оставить его моею милостию, а потому жалую его моим первым шутом. Подать сюда кафтан Ногтева и надеть на боярина!
— Небось некого в Сибири по дорогам грабить? — сказал Иоанн, недовольный настойчивостью атамана. — Ты, я
вижу, ни одной статьи не забываешь для своего обихода, только и мы нашим слабым
разумом обо всем уже подумали. Одежу поставят вам Строгоновы; я же положил мое царское жалованье начальным и рядовым людям. А чтоб и ты, господин советчик, не остался без одежи, жалую тебе шубу с моего плеча!
Ты одна еще поддерживала мой
разум; теперь все передо мной потемнело; не
вижу боле, где ложь, где правда.
Всегда было жалко
видеть, что, при огромной затрате
разума и воли, человек все-таки не может достичь желаемого, — добродетельные люди стоят перед ним с первой до последней страницы незыблемо, точно каменные столбы.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно
видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой
разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
—
Видишь, как красиво рассеялись семена
разума на чистом этом поле? Ты, начиная записывать, всегда предварительно прочитывай эту заглавную страницу. Ну, давай я начертаю тебе на память петые мною свадебные стихиры!
—
Видишь ты, ведь вот и
разума не имеет, а ведь вот чует же, поди ты! — произнес пильщик, потряхивая бородкой. — Да, — промолвил он, пожимая губами, — а только ноне, придет ли весна ранняя, придет ли поздняя, все одно: скотине нашей плохо — куды плохо будет!
— Я вот сейчас вычитал в газете проект о судебных преобразованиях в России и с истинным удовольствием
вижу, что и у нас хватились, наконец, ума-разума и не намерены более, под предлогом самостоятельности там, народности или оригинальности, к чистой и ясной европейской логике прицеплять доморощенный хвостик, а, напротив, берут хорошее чужое целиком.
Юсов. Высоко летает, да где-то сядет! Уж чего лучше: жил здесь на всем готовом. Что ж ты думаешь, благодарность он чувствовал какую-нибудь? Уважение от него
видели? Как же не так! Грубость, вольнодумство… Ведь хоть и родственник ему, а все-таки особа… кто же станет переносить? Ну, вот ему и сказали, другу милому: поди-ка поживи своим
разумом, на десять целковых в месяц, авось поумнее будешь.
Долинский утратил всякую способность к какому бы то ни было анализу и брал все на веру, во всем
видел закон неотразимой таинственной необходимости и не взывал более ни к своему
разуму, ни к воле.
— О, Аркадия священная! Даже не слова человеческие, а если бы гром небесный упал перед нею, так она… и на этот гром, я думаю, не обратила бы внимания. Что тут слова, когда,
видите, ей меня не жаль; а ведь она меня любит! Нет, Илья Макарович, когда сердце занялось пламенем, тут уж ничей
разум и никакие слова не помогут!
Вы
видели, что я притворяюсь, но вам было приятно, потому что я давал вам простор учить меня уму-разуму.
Он в самом деле был поставлен в довольно затруднительное положение: по своему уму-разуму и по опытам своей жизни он полагал, что если любимая женщина грустит, капризничает, недовольна вами, то стоит только дать ей денег, и она сейчас успокоится; но в г-же Петицкой он встретил совершенно противуположное явление: сблизясь с ней довольно скоро после их первого знакомства, он,
видя ее небогатую жизнь, предложил было ей пятьсот рублей, но она отвергнула это с негодованием.
Шафиров говорит, что Петр «побужден был острым и от натуры просвещенным своим
разумом и новожелательством
видеть европейские политизованные государства, которых ни он, ни предки его, ради необыкновения в том по прежним обычаям, не видали, дабы притом, получа искусство очевидное, потом, по прикладу оных, свои пространные государства как в политических, так и в воинских и прочих поведениях учредить мог, також и своим прикладом подданных своих к путешествию в чужие крап и восприятию добрых нравов и к обучению потребных к тому языков возбудить».
Пётр ничего не сказал ему, даже не оглянулся, но явная и обидная глупость слов дворника возмутила его. Человек работает, даёт кусок хлеба не одной сотне людей, день и ночь думает о деле, не
видит, не чувствует себя в заботах о нём, и вдруг какой-то тёмный дурак говорит, что дело живёт своей силой, а не
разумом хозяина. И всегда человечишка этот бормочет что-то о душе, о грехе.
— Вам жить трудно будет, вы сами себе закон и защита. Я вот жил не своей волей, а — как велено. И
вижу: не так надо, а поправить не могу, дело не моё, господское. Не только сделать по-своему боялся, а даже и думать не смел, как бы свой
разум не спутать с господским. Слышишь, Пётр?
— Ты его не слушай, он,
видишь, не в
разуме. Жена у него распутная была. Чахоточная. Да он и сам нездоровый.
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся в лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество,
разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она
видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
‹…› С точки зрения третейского судьи, на которую я становлюсь в моих воспоминаниях, невозможно не
видеть ежеминутного подтверждения истины, что люди руководствуются не
разумом, а волей.
Вы скажете, что это было во времена, говоря относительно, варварские; что и теперь времена варварские, потому что (тоже говоря относительно) и теперь булавки втыкаются; что и теперь человек хоть и научился иногда
видеть яснее, чем во времена варварские, но еще далеко не приучился поступать так, как ему
разум и науки указывают.
Не мало
видел я таких великомучеников
разума ради, — память о них священна для меня.
В это время я еще не умел забывать то, что не нужно мне. Да, я
видел, что в каждом из этих людей, взятом отдельно, не много злобы, а часто и совсем нет ее. Это, в сущности, добрые звери, — любого из них нетрудно заставить улыбнуться детской улыбкой, любой будет слушать с доверием ребенка рассказы о поисках
разума и счастья, о подвигах великодушия. Странной душе этих людей дорого все, что возбуждает мечту о возможности легкой жизни по законам личной воли.
Я отчетливо
вижу преимущества города, его жажду счастья, дерзкую пытливость
разума, разнообразие его целей и задач. И всегда, в такие ночи, мне вспоминаются двое горожан...
А
разум с честностью так редко
видим в свете,
Как гладкий умный стих в покойном Бредорете...
Гость и немного гостит, да много
видит; ишь, я было сдуру-то разговорился с нею, а кто ее знает, может, и взаправду зло какое замышляет… в чужой
разум не влезешь…